Его след на земле
(Продолжение. Начало в № 80, 83, 89-90, 91)
Часть вторая
За быстротечностью времени, за работой, заботами, хлопотами, желаниями, порой несбыточными, мы забываем о себе, о своей человеческой сущности… И однажды – стоп! – извечный философский вопрос: кто я, что я, зачем я? – задает себе (даже бессознательно) каждый человек. Чаще это случается на склоне лет… Модная нынче нейросеть рассуждает так: «Каждый из нас желает оставить в мире след, который будет воспринят как что-то важное и нужное. И хотя перечень вариантов может быть достаточно обширным, мы должны задуматься, какой след мы хотим оставить? Какая ценность будет присуща этому следу? Может быть, для кого-то это профессиональные достижения, которые имеют значение для наук или мирового сообщества. Для других - это успех в личной жизни, который отражается во взаимоотношениях с близкими и друзьями. Наш след может проявиться и в благотворительности, в поддержке общества и помощи тем, кто находится в трудных жизненных ситуациях. Ведь наша жизнь не только о наших личных достижениях, но и о том, как мы воздействуем на мир и что мы оставляем на этой планете».
Коренной агинчанин, учитель-биолог, природовед Прокопий Алексеевич Носырев (на снимке), о котором мы начали рассказывать в номерах газеты от 11 и 15 июля этого года, несомненно, оставил свой след на нашей агинской земле. И не только в плодотворной работе с юными натуралистами, высадкой в поселке и других местах деревьев, кустарников, парков, но и в своих воспоминаниях. «Моим детям о себе» - так он назвал свой личный дневник. «Я понял, что кроме меня никто не может рассказать детям и внукам о родословной нашего рода. Как жили, чем занимались, как встретили Октябрьскую революцию, какое место заняли в ней. Как мы жили в нашем родном селе Агинское…Забывать об этом нельзя», - начинает свои интереснейшие записи Прокопий Алексеевич». Давайте и мы погрузимся в то далекое, столетней давности время… - пишет редактор записей, журналист Зоя Баранова.
На Чубарке, привязав корову к телеге, увели в Могойтуй, сдали, получили 12 пудов ярицы. Цыбиковы дали нам пару быков для вспашки поля. На них и Чубарке мы посеяли ярицы даже больше десятины. Год выдался на этот раз урожайным, и осенью мы намолотили более ста пудов зерна. Это было целое богатство для семьи, ее спасением. Когда я стал взрослым, уже учителем, все искал возможность чем-нибудь отплатить этим добрым людям за спасение нашей семьи в лютые годы голода. И такая возможность представилась.
В 1935 году Лхама Норбоевна привела свою внучку Амагалану и попросила приютить ее на зиму, чтобы она окончила седьмой класс. Так Амагалана прожила у нас зиму. Бабушка привозила внучке продукты, ночевала у нас. Вечером две женщины-мамы сидели рядом на диване и разговаривали о жизни…
Профессор Цыбиков первый из ученых мира совершил путешествие в закрытый Тибет, в Лхасу с риском для жизни. Для маскировки он одевался буддийским монахом ламой, и это помогало ему тайком фотографировать столицу Тибета Лхасу, хотя это было запрещено Далай-ламой – наместником Бога на земле. Профессор Цыбиков описал свои путешествия в первом капитальном научном труде о Тибете – в книге «Лам-рин-чен-по». В 1972 году отмечалась дата его научной деятельности. В Улан-Удэ состоялась сессия географического общества СССР, членом которого он являлся. Широко освещалась его научная деятельность. В Агинском состоялось собрание по этому случаю, меня попросили выступить с воспоминаниями о нем. Жены его уже не было, присутствовали сестра профессора и внучка Амагалана с мужем. Все трое побывали у нас дома. Амагалана вспоминала, как жила у нас, как моя мама помогала ей по русскому языку, а я - по биологии, истории, географии. Они приглашали побывать у них в Догое, но мы не успели: ваша мама, моя жена ушла из жизни…
Учеба
Отец и мать, сами неграмотные, хотели, чтобы мы учились в церковно-приходской школе. Закончить ее удалось только старшему брату Николаю, а я проходил три зимы и был в 1919 году исключен как сын и брат партизана. А учиться очень хотелось. Запоем читал книги из библиотеки профессора Цыбикова и то, что давал учитель Сергей Матвеевич Зубов. Другой библиотеки в Агинском тогда не было. Мама все хотела, чтобы я учился дальше. И появились две такие возможности.
Первая: в урожайный 1922 год мы были с хлебом и картошкой. Вторая: комбед (комитет бедноты) предложил маме место в школе-семилетке сторожа-уборщицы за небольшую, но ежемесячную зарплату натурой из-за отсутствия твердой валюты: бараном, мануфактурой, керосином, спичками… Благодаря маме меня приняли в школу в четвертый класс, а через неделю перевели в пятый. До обеда учился, потом вместе с мамой мыл полы, парты, топил печи, носил воду.
Когда направленный из Читы комсомолец Костя Алексеев в 1924 году организовал в Агинском первый пионерский отряд, нас, комсомольцев, поставили в нем звеньевыми, а меня вдобавок поставили заведующим первым пионерским клубом, где я жил фактически до отъезда в Шилку.
Мама все мучилась отбитыми почками и в 1926 году скончалась. К этому времени я закончил семилетку, и сестра отца Евдокия Прокопьевна Шалонникова увезла меня в Шилку и устроила в железнодорожную среднюю школу. Надо сказать, что Шалонниковы тоже партизанили в Гражданскую. Фото моей тети Евдокии было в Читинском музее в отделе Гражданской войны. Брат мой Михаил с подросшими младшими укочевали в Оленгуй, вступив в коммуну «Пролетарка». Там были охотничьи угодья моего деда и отца с двумя зимовьями. Уехали они все на том же Чубарке. Эх, Чубарка, Чубарка, как ты дорог мне! Ласковый, умный, безотказный труженик-работяга.
О разногласиях
После восьмого класса Шилкинской средней железнодорожной школы в летнее время работал ремонтным рабочим на путях под руководством мастера Егорова. Он оказался секретарем партийной организации депо. Расспросил меня о семье, комсомоле и посоветовал вступить в партию коммунистов. Дал рекомендацию, нашел второго рекомендующего, третью дала комсомольская ячейка. И в 1927 году я стал кандидатом, а через год – членом РКП(б) – Российской Коммунистической партии большевиков. Было мне 21 год, а я еще учился в школе! Второе лето после девятого класса работал кочегаром на паровозе, а в 1929 году, после окончания средней школы вернулся домой, в Агинск. Из коренных жителей-агинчан один я был со средним образованием, и коммунары «Пролетарки» избрали меня председателем. Из-за разногласий с райкомом партии по вопросу нарушений ленинской линии добровольного вступления крестьян в колхоз, администрирования, когда говорят: «Сей то-то, тогда-то, там-то» и неправильного отношения к середняку при раскулачивании кулацких хозяйств вынужден был уйти из занимаемой должности и вообще уехать.
Еще до того, как освободили от должности председателя коммуны, я был включен райкомом партии в комиссию по раскулачиванию и организации колхозов в Улаче, Такече, Тулутае и Иле. Кроме меня, туда входили прокурор Игумнов, член профгруппы ЦК Манцаканян. Нам дали списки кулаков этих деревень. Процедура раскулачивания была такая. Сначала собрание батраков и бедноты должно было утвердить список раскулачиваемых, потом – собрание всех жителей. В Тулутае мы раскулачили очень богатого кулака Бурлакова, а на Иле – кулака-торговца Мардана Аблязова. А вот вдову Максимову я отказался раскулачивать, беднота поддержала меня. Муж Максимовой, середняк, посеял две с половиной десятины хлеба, летом заболел и умер. Вдова сама, одна, вручную серпом убрать урожай не смогла – старшему из детей было всего двенадцать лет. Она наняла поденщиков, они помогли убрать хлеб, а вдова попала в списки кулаков, эксплуатирующих чужой труд. За то, что отказался подписывать протокол, за «нарушение партийной установки» я был отозван из этой комиссии с выговором, пока только с выговором. Отправили с другой комиссией в Улачу, но и там оказался не согласен с раскулачиванием действительно зажиточного, но сейчас очень старого и больного человека по прозвищу «Ефим Широкий». Его пятеро братьев боролись за советскую власть в партизанском отряде, а он снабжал их хлебом, мясом, лошадьми. Когда на собрании зачитали список с «Ефимом», все улачинские партизаны зашумели, запротестовали. Чуть было не случилась трагедия: брат Ефима заскочил на импровизированную сцену, схватил меня за грудки: «Твой отец и брат вместе с нами сражались, а ты приехал раскулачивать нас?». Обстановка разрядилась, когда я сказал, что не согласен с раскулачиванием Ефима. Так получил свой второй выговор, но уже строгий с формулировкой «правый уклонист». Но ни тогда и ни теперь не признаю эти выговоры.
Уехал в Иркутск, чтобы осуществить свою мечту – учиться дальше. Поскольку очень любил природу и знал ее, решил стать геологом. Выдержал экзамены, но учиться не смог: не было ни общежития, ни стипендии и материально поддержать меня было некому. Поехал обратно. В Улан-Удэ на вокзале встретил односельчан Мыльникова, Попова, Размахнина, учащихся в Кяхтинского педагогического техникума.
(Продолжение следует...)
