Его след на земле

Продолжение. Начало в № 80, 83

Часть вторая

За быстротечностью времени, за работой, заботами, хлопотами, желаниями, порой несбыточными, мы забываем о себе, о своей человеческой сущности… И однажды – стоп! – извечный философский вопрос: кто я, что я, зачем я? – задает себе (даже бессознательно) каждый человек.  Чаще это случается на склоне лет… Модная нынче нейросеть рассуждает так:  «Каждый из нас желает оставить в мире след, который будет воспринят как что-то важное и нужное. И хотя перечень вариантов может быть достаточно обширным, мы должны задуматься, какой след мы хотим оставить? Какая ценность будет присуща этому следу? Может быть, для кого-то это профессиональные достижения, которые имеют значение для наук или мирового сообщества. Для других - это успех в личной жизни, который отражается во взаимоотношениях с близкими и друзьями. Наш след может проявиться и в благотворительности, в поддержке общества и помощи тем, кто находится в трудных жизненных ситуациях. Ведь наша жизнь не только о наших личных достижениях, но и о том, как мы воздействуем на мир и что мы оставляем на этой планете».
Коренной агинчанин, учитель-биолог, природовед Прокопий Алексеевич Носырев (на снимке), о котором мы начали рассказывать в номерах газеты от 11 и 15 июля этого года, несомненно, оставил свой след на нашей агинской земле. И не только в плодотворной работе с юными натуралистами, высадкой в поселке и других местах деревьев, кустарников, парков, но и в своих воспоминаниях. «Моим детям о себе» - так он назвал свой личный дневник. «Я понял, что кроме меня никто не может рассказать детям и внукам о родословной нашего рода. Как жили, чем занимались, как встретили Октябрьскую революцию, какое место заняли в ней. Как мы жили в нашем родном селе Агинское…Забывать об этом нельзя», - начинает свои интереснейшие записи Прокопий Алексеевич». Давайте и мы погрузимся в то далекое, столетней давности время… - пишет автор статьи, журналист Зоя Баранова.

Начало

 «Гордиться славою родителей не только можно, но и должно. Неуважение оной есть постыдное малодушие», - так правильно сказал когда-то наш поэт  А.С.Пушкин. 
Из дневника: «Родился я в селе Агинском 21 января 1907 года. Отец мой, Алексей Прокопьевич, из казачьего сословия забайкальских казаков. Мать Фекла Афанасьевна – из рода черкеса Письменова, сосланного с Кавказа в Сибирь на каторгу за убийство какого-то князя. Отбыв срок каторги в Горном Зерентуе, он поселился в Забайкалье из-за запрета вернуться на родину, на Кавказ. Царизм применял и такую меру наказания после отбытия срока каторги – вечное поселение в Сибири. Черкеса по природе тянуло к горам, и он избрал деревню Красноярово около Алханая. Здесь он женился на русской девушке. Крестьянствовал, охотился, добывал панты, которые скупали китайцы-маньчжуры. Граница между Россией и Китаем до революции и в первые годы после революции была открытой. Китайцы приезжали свободно и торговали в своих лавках. В то время в нашем маленьком селе было шесть таких лавок. Они обслуживали нас, окрестных бурят и проезжавших монголов. Русские, буряты и монголы также свободно ездили в Маньчжурию. 
В те времена в Кунэе, Хамагалее, Аргалее, Урдо-Аге и Хойто-Аге, Битуе, Алханае, Оленге, Урее было много изюбрей, а панты ценились дорого. И кто умел их добывать и консервировать (варить), занимались этим. Зверя-рогача нетрудно было добыть, просидев на солонцах несколько ночей, но трудно, очень трудно было сварить панты, не испортив их. Правильно сваренные, они хранились годы. Искусство варки пантов я воспринял от отца.
Мать рассказывала, что на свадьбе ее отец надрезал кавказским кинжалом палец себе и моему отцу, соединил кровь и сказал: «У нас с тобой сильная кровь, теперь она будет еще сильнее, потому что породнились. Если эту кровь и кровь наших кунаков (друзей) враг прольет хоть одну каплю, то его кровь польется рекой». 
Черкес был мастером на все руки и очень трудолюбивым. Плотничал, столярничал, делал сани, телеги, шил сбрую и обувь, ковал лошадей, обтягивал колеса, ремонтировал плуги-бороны… Природную доброту и справедливость черкеса оплодотворила многолетняя и тяжелая школа каторги, которую он прошел среди политзаключенных. Свою ненависть к царизму и угнетателям он передал своим пятерым сыновьям, сразу и бесповоротно ставшим на сторону революции. Все они партизанили в Алханае, Оленгуе, Урее, Джиде. Командовал отрядом старший из них – Николай».
От автора: В начале ХIХ века для несения пограничной службы на забайкальской земле начали образовываться казачьи станицы, вот так и появилась на дульдургинской земле казачья станица  Красный Яр.
В 1830 году появились первые переселенцы Казанцевы, Авчинниковы, Селивановы, Гурулевы, Щебеньковы, которые начали строить жилища, разводить лошадей, скот, ловить рыбу. Мужчины даже на полевые работы, охоту и рыбалку выезжали вооружёнными, словно на войну. 
Политические события двадцатых годов прошлого столетия - революции, Гражданская война - не обошли и села Забайкалья, особенно казачьи. Люди разделились на «красных» и «белых». Как сообщают исторические источники,  в селе Красноярово был сформирован отряд из нескольких десятков революционно настроенных  добровольцев-партизан. В ходе неравного боя с семеновцами и табхаевцами, способными нанести урон местным партизанам, погиб командир партизанского отряда Николай Николаевич Письменов. Могила с памятником находится в 500 метрах от села.
Из дневника: «Мама рассказывала, что ее отец научился на каторге делить людей на худых и добрых. Позднее, став взрослым и грамотным, я постиг социальный смысл деления людей на худых и добрых. К худым он относил богачей-эксплуататоров и палачей царизма, а к добрым – всех горемык-бедняков. Некоторым бедолагам-беднякам нечем было заплатить за обтяжку телеги, ремонт плуга… С таких он не брал никакой платы, а только просил, чтобы по возможности приходили со своим железом, с которым тогда было очень трудно. А вот с богатых кулаков требовал не только свое железо, но и плату брал железом. Любили и уважали его не только в Красноярове, но и в окрестных деревнях. Богачи же откровенно побаивались: каким-то родом разнеслась молва, что он отбывал каторгу за убийство царского князя. Они считали, что, если рука этого черкеса не помиловала князя, то с ними не дрогнет тем более. Доброта черкеса, его справедливая казнь в какой-то мере передалась, может быть, через мать моему отцу, а потом и мне… И семья моего отца в Октябрьской революции и Гражданской войне сразу встала за советскую власть. 
У ссыльного черкеса было пятеро сыновей (пятый – Павел) и две дочери. Четверо сыновей: Николай, Иннокентий, Никифор и Константин в Первую империалистическую войну находились на германском фронте в первом Читинском казачьем полку. Николай был грамотный, командовал сотней, остальные служили рядовыми. Отец-черкес воспитал сыновей в ненависти к царизму и несправедливости. И когда после Октябрьского переворота в полку появились большевики, призывавшие превратить империалистическую войну в гражданскую, все братья поддержали этот призыв. Избрали полковой комитет, туда попал Николай. В ответ на попытку разоружить и расформировать полк, а зачинщиков предать военно-полевому суду, полковой комитет ликвидировал всех контрреволюционно настроенных офицеров, избрал Николая командиром полка и решил сняться с фронта и двигаться в родные края, в Забайкалье. Когда полк прибыл в Читу, здешняя контрреволюционная дружина попыталась разоружить полк. Казаки разогнали эту дружину и разъехались с оружием по своим станицам и деревням, где уже шло классовое расслоение на бедных и богатых, белогвардейцев, семеновцев, табхаевцев и красногвардейцев и партизан. Николай Письменов стал командиром алханайских партизан, сохранивших оружие с войны.
На похороны своего брата Николая мама привезла меня. Они запомнились мне навсегда: из соседних сел и деревень съехались бывшие партизаны с полным вооружением, из ружей дали три залпа в память о своем командире. За гробом шел строевой конь погибшего Каурка. Под казачьим седлом с полной кавалерийской выкладкой: шашкой, винтовкой-драгункой. Он, как и все строевые кони казаков, был обучен по команде ложиться и вставать. Выгон-пастбище начинался сразу за огородами, все кони ушли далеко, а Каурка стоял на месте, опустив голову. Я подошел, он ткнулся носом мне в грудь и, прихрамывая на левую переднюю ногу, простреленную на германском фронте, медленно направился вслед за остальными конями. Животные очень хорошо все понимают…
По отцовской линии моим дедом был хлебороб и охотник Прокопий Алексеевич Носырев из казаков. Сеял хлеб, а между посевной и сенокосом добывал панты, зимой – пушнину. Трудно было с боеприпасами, куропаток и тетеревов ловил бердами, давушками и только глухарей бил из своей кремневки. С этой кремневкой начинал зверовать и я. Отец зверовал в то время уже с берданой. Она обладала большой убойной силой, доставала зверя казенными (фабричными) патронами до четырехсот метров, калибр ее – девять мм. Но чаще стреляли самодельными патронами. На дедовской кремневке было 39 насечек, означавших, что он добыл 39 медведей! Сорокового медведя добывать поверье запрещало – грозило трагедией для охотника. 
В семье нас было шестеро братьев и две сестры. Самый старший – Никита – умер в годовалом возрасте от скарлатины. Николай погиб в числе 33-х партизан в двадцатилетнем возрасте. Михаил погиб в Великую Отечественную войну 1941-1945 годов. Петр вернулся контуженным и вскоре умер. Сергей погиб, служа в погранвойсках.
У брата Михаила осталось двое детей: сын Илья и дочь Люба. У Петра – дочь Катя и сын Николай. У сестры Антонины в живых одна дочь Тамара Хрусталева. У сестры Александры сын Виктор. Сергей не был женат.
Отец, Прокопий Алексеевич, мои браться Николай, Михаил, Петр и Сергей отдали свои жизни за Советскую власть… Из большой семьи в живых остался я один. В армию меня не брали из-за слуха.
Дети моих братьев и сестер, ваши двоюродные браться и сестры, по-забайкальски - братаны и сестреницы. 
Отец мой был непревзойденным охотником и знаменитым стрелком-снайпером во всей тогдашней Забайкальской губернии. Когда была построена Транссибирская магистраль, в честь приезда какого-то великого князя, на станции Карымская были устроены стрельбы (соревнования) забайкальских казаков и инородцев, как тогда называли народы севера: эвенков, якутов, ненцев, чукчей.  Агинская волость (район) отправила туда отца. Он оказался лучшим стрелком и был награжден золотой медалью с изображением короны и царя. В голодные годы, уже без отца, во время зимней ярмарки мама обменяла эту медаль на ржаную муку. Отец, видимо, имел изумительное зрение и из трехлинейной винтовки сражал зверей на больших расстояниях и на бегу. Был высокого роста, обладал большой физической силой. В рукавицах сгибал и разгибал подковы. В гневе взгляд его глаз был страшен. Это случалось, когда он видел несправедливость пристава или урядника в отношении к трудно добывавшим свой хлеб беднякам. Люто ненавидел рукоприкладство чиновников по сбору податей (налога), недоимок.
Фартовый
В годовом возрасте я переболел скарлатиной, выжил, но на всю жизнь остался с нарушенным слухом. Медицины тогда никакой не было, кроме лам – тибетских медиков, не признававших хирургического вмешательств в организм человека. Из Агинского дацана (буддийский монастырь) отец вечером привез Жалсан-ламу. Осмотрев меня, он сказал, что немедленно нужно резать нарывы по обеим сторонам горла, так как я уже начал задыхаться от удушья. Заставил отца остро наточить охотничий нож и окунуть его в кипяток. Сам резать отказался, показал отцу, как это сделать. Мама рассказывала, что дыхание было уже очень трудным, нужно было быстро вскрывать нарывы. Но ей стало страшно, когда отец с большим охотничьим ножом в больших грубых руках подошел ко мне. Ей казалось, что такие руки годны для чего угодно, но не для операции на горле ребенка… Что-то сейчас случится непоправимое, роковое… Она отвернулась к стене от стола, где лежал я. Долгими ей показались секунды, но потом услышала резкий мой крик и увидела, что у меня с обеих сторон горла стекает кровавый гной, я сильно орал. Но дыхание стало лучше, хотя и учащенное. Жалсан-лама пальцами выдавливал выделение из разрезов. Удивил его и маму отец-богатырь. Он сидел у стола на лавке, лицо покрыто холодным потом, руки дрожат. Никогда, ни до, ни после, она не видела его таким. Видимо, и у физически сильных, спокойных и волевых людей тоже бывает перенапряжение. Кровотечение мама остановила настоем черноголовника (ботаническое название – кровохлебка). У нее в казенке (кладовке) всегда висели пучки подорожника, стародубки, богородской травы (тимьян), мышиного горошка (термопсис), пижмы, тысячелистника, перелойки. У отца было свое: зверобой, черемица, лютик, которыми травил волков, лисиц, корсаков. Но приготовить отвар мог не каждый.
Уезжая, Жалсан-лама сказал, что теперь я выживу, но будет отклонение со слухом, так как была высокая температура. Диву даюсь. Ведь теперь в операционных стерильная чистота, специальные инструменты, обезболивающие средства, наркоз, а меня оперировали дома охотничьим ножом и не занесли никакой инфекции. «Фартовый», - говорили тогда.
В детстве шрамы на горле были сильно заметны, но с годами уменьшились. Когда мне было лет тринадцать, к нам заехал совсем седой лама. Мама забеспокоилась, чем могла, угостила. Он подозвал меня к себе, посмотрел на шрамы и, обращаясь к маме, сказал по-бурятски: «Ухушхыйн байга, амиди болоо». Когда он уехал, мама сказала, что это был Жалсан-лама и что он сказал: «Из мертвых воскрес». Прижала меня к груди, я не видел ее лица, но чувствовал, что у нее слезы на глазах… Мама, мама! Твое материнское сердце все-то помнит ту трагедию… Всю жизнь чувствовал твою боль за меня… И понял ее до конца, когда сам пережил трагически тяжелую болезнь сына Вити, тоже в годовалом возрасте. Лечила моего сына молодая женщина-врач, но ему становилось все хуже и хуже…Он не ел и не спал, все время тихо стонал. Запряг я своего коня Рыжика и привез одноногого старого врача Лыксок Жаповича Жабэ. Он ходил с костылями. Он был первым врачом из бурят, пользовался большим авторитетом и уважением. Он до этого вылечил нашу маму, мою жену. 
Осмотрев сына, Жабэ отменил все назначения молодого врача и назначил то, что она запрещала. Она велела давать только обезжиренное молоко, а Жабэ потребовал найти свежие сливки, вскипятить и давать перед лекарствами. Своей коровы у нас тогда еще не было и найти свежие сливки в те трудные и голодные годы было очень и очень трудно. Одна женщина, имевшая корову и сепаратор, согласилась давать стакан сливок через день-два в течение двух недель с условием, что привезу ей целую тушу дикого козла - гурана. Приготовили, как велел доктор Жабэ. Долго мучились, пока напоили сына. Только на рассвете заснул. Спал ночь, день, к вечеру мы забеспокоились, побежал я к доктору Жабэ. А он говорит: «Дураки вы, дураки! Радоваться надо, а вы с ума сходите». Когда вернулся домой, Витенька уже проснулся, и мама кормила, он не отворачивался, ел. Вот тут я почувствовал себя сильно уставшим и слабым, хотя был молодым, сильным и здоровым спортсменом… Сын начал поправляться и выздоровел. Никто из вас так сильно и долго не болел… Витя, выздоровел, а с доктором Жабэ стряслась беда: арестовали его, и канул он в вечность…» 

(продолжение следует...)